Теперь уже бывший старший комиссар полиции, сотрудник по работе с молодежью, участковый Йыхвиского отделения полиции, а ныне социальный педагог и учитель по рисованию Йыхвиской Кесклиннаской школы Светлана Сафронова – наш сегодняшний собеседник.

— Праздновали ли уже свой новый профессиональный праздник?

— (Улыбается). Даже дважды. И в школе, где для учителей было устроено праздничное мероприятие, и дома – поздравляли родные и друзья.

— И отныне День полиции остался в прошлом?

— Нет. Это же такая большая, счастливая, часть моей жизни — 28 лет 8 месяцев и 21 день. Мои коллеги, когда провожали меня на пенсию, подарили мне памятную золотую плиточку, где и пропечатаны эти цифры – время моей работы в полиции. Было классно, очень здорово — мне очень нравилось там работать, понимала, чувствовала: я точно на своём месте. Это же супер-работа.

— Но…

— Да, надо было уходить, уходить по собственному желанию – по выслуге лет, на пенсию: и без того уже переработала этот срок. У нас можно уходить на пенсию в 50 лет, но при 20-летнем стаже работы в полиции, а у меня уже: 56 лет и почти 29 лет. Так что, сколько ни оттягивай время расставания-прощания с любимым делом, родным коллективом, — надо было всё равно когда-то решиться это сделать: приходит молодое поколение коллег.

– Каково же оно, молодое поколение коллег, вашими глазами?

— Прекрасная смена — всесторонне подготовленные, технологически продвинутые, спортивные. Очень спортивные люди: все занимаются в спортивных залах – это обязательно. В полиции должны работать молодые, физически очень здоровые люди. Всё-таки физическая нагрузка очень большая. Требуется и большая выносливость. Вообще-то, коллектив Йыхвиского отделения полиции, который на сегодня сложился, очень классный. Работать в таком коллективе – одно удовольствие. И оснащение сейчас прекрасное, а раньше компьютеров не было, никакой техники не было, кроме печатной машинки… Даже полицейская форма, она ведь раньше была не такая крутая, как сейчас, да и вся экипировка… Но так и должно быть, ведь время идёт вперёд, а с ним — и эти (улыбается) революционные-эволюционные изменения, приятные изменения, радующие душу. Но радует её и наше время, хотя оно, наше время, уже прошло: мы ведь были первыми, а первым – всегда труднее. Хотя, конечно, работа в полиции никогда не была и не будет лёгкой.

— По-видимому, за эти два прошедших месяца вы уже, более-менее, освоились-прижились и на новом рабочем месте, и в новых для себя стенах, хотя новыми их можно назвать с большой натяжкой, ведь начинать пришлось не с нуля: как известно, знакомиться не надо было – в течение многих лет проводили и здесь профилактическую работу среди школьников, различные мероприятия?

— (Улыбается.) Приживаюсь-осваиваюсь. Тем более, что времени на раскачку не было – с 1 сентября надо было работать в полную силу. К счастью, меня очень хорошо встретили и мои нынешние коллеги, и администрация школы, и ученики, за что я им всем очень благодарна. Безусловно, большой плюс был и в том, что меня тут знали, как и я почти всех знала.

— Почему же предпочли именно эту школу, ведь в течение многих лет (о чём писал и еженедельник «Панорама») вы были частым гостем во многих школах, с той же целью – профилактикой, организацией мероприятий?

— Всё получилось случайно-неслучайно: ещё работая в полиции, смотрела на веб-страницах школ, где объявлены конкурсы на замещение вакансий, и посылала документы. Эта школа была первой, пригласившей меня на собеседование, – и я прошла конкурс. Мне предложили место социального педагога и учителя по рисованию. Хотя, конечно, выбор пал именно на эту школу и потому, что я здесь училась, хотя училась, в связи с переездом родителей – получением квартиры (первое моё место жительства – Сомпа), в нескольких кохтла-ярвеских школах, но большую часть тут, где и окончила 10 класс, но тогда у неё было другое название – средняя школа №16. (Кстати, наш десятый класс называли «учительским»: почти все, кто в нём учился, стали учителями). Теперь же не только название, но и здание, сама школа, как и классы, – всё иное, чем в годы моей учебы здесь, но дух тот же, он здесь прежний – родной.

— Бесспорно, вы будете (точнее, вы уже есть) замечательным социальным педагогом, ведь, работая в полиции, столь много лет занимались именно социальной работой, более того, были в глубине её, но вот учитель по рисованию – как здесь всё складывается: помогло хорошее знание эстонского языка, в связи с чем, сейчас, согласно государственной программе тотального перехода на эстонский язык обучения, многие переквалифицируются и идут в учителя?

— Нет, не только знание эстонского языка. Моя первая профессия – учитель начальных классов: сначала окончила Таллиннское педагогическое училище, а затем – Псковский педагогический институт, заочное отделение, по той же специальности «Учитель начальных классов»: работала и училась. Восемь лет – мой былой педагогический стаж. Начинала работать учителем в тогдашней части города Кохтла-Ярве – Вийвиконна. Очень хорошая там была школа, очень многому меня научила. Потом работала в средней школе № 17 – ныне это Малеваская основная школа, а когда построили новую школу – среднюю школу №18 (сейчас это Таммикуская основная школа), мы, молодые учителя, перешли туда, где было 1200 учащихся. Там я одновременно работала на двух должностях: учитель начальных классов и организатор по внеклассной работе в начальной школе, где было по четыре класса и первых, и вторых, и третьих, и четвёртых, а в каждом классе — по 40 учеников… Так что для меня День учителя – (улыбается) вовсе не новый профессиональный праздник.

— Учитель начальных классов, а тут – учитель по рисованию?

— Рисование – тоже не случайность. В своё время, параллельно с учёбой в общеобразовательной школе, училась в Йыхвиской художественной школе, окончила её с отличием. Но и после мольберт не забросила: рисование — любимое увлечение всю мою жизнь.

— Откуда же вдруг взялась полиция?

— (Улыбается.) Не вдруг. В школьные годы у меня было две мечты: хотела стать или учителем по рисованию, или полицейским, именно инспектором по делам несовершеннолетних – работа в полиции привлекала даже больше. Но после окончания десятого класса меня переубедила мама, сказала: подожди, всё-таки в полицию надо идти более зрелому человеку, постарше, имеющему и жизненный опыт, а тебе лишь 17 лет, рано, начни с работы учителем – и я поступила учиться в Таллиннское педагогическое училище… А в 1994 году пришла работать в Кохтла-Ярвеское отделение полиции. На глаза попалось объявление, что в полиции формируется служба по работе с молодежью и требуются, как это значилось в условиях конкурса, работники с педагогическим образованием. И я подала документы, но безо всякой надежды, что смогу пройти этот конкурс, считала: для работы в полиции нужны такие качества, которых у меня нет, да и мои конкуренты – они будут более сильные и яркие… Когда же вызвали на собеседование – это было очень неожиданно для меня, очень волнительно. Пошла на собеседование опять-таки безо всякой надежды на его положительный исход. И вдруг в начале октября мне объявляют: мы ждём вас на работу. Это было таким желанным, но сложнейшим выбором, ведь уже шёл учебный год – была моральная ответственность и за учеников, и за школу, и за учебные планы — как же уходить в такое время, но всё благополучно разрешилось.

— Покидая обжитые стены, уходили в неизвестность. Какой же она оказалась, эта неизвестность?

— Трудной, но счастливой. Меня приняли на должность инспектора по работе с молодежью, молодёжную полицию.

— Был ли учитель-наставник или же до всего пришлось доходить самой?

— В то время ещё проходило преобразование милиции в полицию – была молодой структурой, только что созданной, и поэтому в принципе все в одном положении – своего рода новички: все учились работать по-новому, хотя было много сотрудников с большим стажем работы в милиции. Как и Нина Николаевна Соколова – моя наставница. Она в течение многих лет работала с детьми – к ней я обращалась со всеми возникающими вопросами, за советами, в том числе, с чего начинать, как что делать, с кем, какими структурами, сотрудничать, – организацией всего процесса, потому что, когда я пришла – это был чистый стол: занимайся, а чем заниматься, как… Никаких должностных инструкций, как это есть сейчас (всё по полочкам расписано-разложено), не было. Тогда всё создавалось в процессе работы. Поначалу особенно подводило меня то, что, придя из школьных стен, была совершенно доверчивым, наивным человеком, в связи с чем (улыбается), мои коллеги меня называли «адвокатом», то есть все дети были для меня ангелами, абсолютно чисты, которые не могут обманывать взрослого человека, — я так считала. И мне казалось, что, имея 8-летний педагогический опыт, что-что, а ложь-то сразу распознаю. Даже если какие-то косвенные улики указывали на то, что сидящий передо мной ребёнок мог совершить, например, кражу, не верила, ведь когда беседовала с ним, он клялся: я этого не делал, причём и скупая слеза текла по щекам, всегда думала: ну не может он это сделать… Хотя потом всё же выяснялось, что именно он это сделал. И каждый раз было очень тяжело разочаровываться в своих розовых представлениях.

— Как известно, 90-е годы – это же непростое, лихое, время и в жизни детей, и в жизни их родителей?

— Да, переломное время: одна эпоха уходила, другая приходила. До сих пор, когда вспоминаю, с чего мы начинали в 1994 году, у меня мороз по коже, потому что 1994 год — это дети, которые жили в тепловых люках. Тогда не было ни одного приюта на нашей территории, а для того, чтобы попасть в детский дом, надо оформить соответствующие документы… И тогда это была серьёзная проблема. Слава Богу, у меня в кабинете был хороший диван, на котором неоднократно ночевали тогдашние беспризорники, которых нельзя было отдать родителям-пьяницам и родителям-наркоманам. Хотя и упавших на дно жизни родителей сложно было обвинять — у них не хватало стойкости пережить те глобальные проблемы, которые тогда были в обществе, — полная перестройка всего: один мир рушился, а другой только-только зарождался-создавался. Эпоха перемен. Многие не могли найти своё место в жизни, да и не были готовы к этому: надо было уже жить по-новому, а они всё ещё оставались в старой системе — и оказывались невостребованными. Бездомные дети, уйдя на улицу, объединялись — для них это была своя семья, так как родители не были для них поддержкой, наоборот, запугали их своим агрессивным поведением. Это было страшно. Вплоть до того, что некоторые обмораживали ноги, но и тогда пытались жить свободной жизнью — в тех же люках. И это были не одиночки, а большие компании детей — и в Йыхви, и в Кохтла-Ярве. Но потом, всё же, с этой проблемой справились совместными усилиями. Конечно, аномально было и то, что этих детей даже некуда и некому передать — отсутствовали такие заведения. И тогда горуправление Кохтла-Ярве на своей территорий открыло детский приют. А потом, когда выяснилось, что часть детей – постоянные клиенты этого приюта, где они могли находиться лишь временно, образовался Кохтла-Ныммеский детский дом. И его директор Лариса Домашкина смогла найти подход к детям — они перестали бродяжничать. Считаю, что она очень многое сделала для этих детей… И ещё раз итожа, оглядываясь назад, хочу сказать: у детей, например, 1982 года рождения, которые попали под переломные 90-е, у них было очень непростое детство – им приходилось очень тяжело, да и их родители, они были в полном неведении – куда, в какую сторону идти, что делать, чем заниматься – как выжить.

 — Тогда ведь, как раз, и мощная волна наркомании захлестнула Ида-Вирумаа, были ли дети-наркоманы?

— Были. Особенно много — токсикоманов, они уносили с плохо охраняемой территории сланцехимического завода толуол. Хотя в основном были колющиеся наркоманы – очень многие сами в своих квартирах варили наркотики из мака — специальный состав, потому что тогда дорогих синтетических наркотиков столько не было, как сейчас. Многие люди, как я уже сказала, не имели работы, средств к существованию – вся эта неустроенность сказывалась и на детях. Очень много было краж, следствием которых становились сломанные судьбы подростков. Немало таких случаев, потрясших меня, остаётся в памяти и до сих пор. Например, мальчишка, 15-летний, влез в подвал жилого дома, украл оттуда картошку и банку солёных огурцов. Но это тогда квалифицировалось как серьёзное преступление – кража со взломом (была взломана дверь), заведено уголовное дело и передано в суд, куда должен был явиться подозреваемый. Но так как он был из такой семьи — шаляй-валяй, где и за почтой не смотрели (а в то время других средств связи, как сейчас: Интернет, электронная почта — ничего этого не было), и он не явился вовремя на заседание суда, в связи с чем, был объявлен в розыск. В итоге — ему дали реальный срок заключения. Хотя я до последнего надеялась, что судья всё же пощадит его: даст условный срок. Ведь он своровал эти продукты потому, что был просто голоден… Но, насколько мне известно, он, слава Богу, смог всё же выстоять: после тюрьмы стать абсолютно нормальным социальным человеком – у него всё в порядке. Но таких благополучных исходов очень мало – обычно жизнь уже катится по наклонной: ничего выправить невозможно… Случались и приятные неожиданности: один мальчик, с которым было много проблем, и мне казалось, что у него очень мало шансов стать нормальным человеком, честно зарабатывающим себе на жизнь: ему очень хорошо удавалось воровство – был своеобразный талант. Но, к счастью, он работает, и работает на серьёзном рабочем месте, у него большая семья — трое детей. Всё-таки, в какой-то момент он остановился — встал на разумный, правильный, путь, что меня очень радует. Хотя был ещё один подросток, прекрасно владеющий двумя языками, но у него всё время была какая-то склонность к воровству, причём смысл воровства — не для того, чтобы стать богаче, а какая-то попытка, реалия экстрима. Сколько раз я с ним беседовала, пыталась всё время убедить, что честно он (с его знаниями, талантами, быстрым, реактивным, мышлением) может заработать больше, чем то, что он  своровал, да и родителям приходится оплачивать причинённые ущербы. Но он, к сожалению, не послушал и пошёл в тюрьму за кражи. Конечно, кто-то слушал, а кто-то – не слушал. Мне очень нравилось, когда, беседуя с ребёнком, видела, что он искренне сожалеет о содеянном – о том, что натворил, и хочет это как-то исправить. В том числе и своими руками, ту же сломанную скамейку отремонтировать…

— Обычно считается: неблагополучные дети — зеркало неблагополучных семей, но о чём говорит ваша практика?

— Бывают и из вполне благополучных семей. Но и неблагополучные семьи разные, и благополучные – разные, где тоже очень много факторов, влияющих на психику ребёнка. Хотя, безусловно, всё — и плохое, и хорошее – исходит именно из семьи.

— В целом, почему, вследствие чего, возникают проблемные, неблагополучные дети?

— Плохих детей нет. Каждый ребенок по своей сути хороший, но в силу каких-то обстоятельств ломается — не было рядом никого, кто оказал бы ему необходимую поддержку в трудной ситуации, вовремя не разъяснил: что такое хорошо и что такое плохо. И тут главная проблема – дефицит внимания родителей к детям, надо бы чаще разговаривать по душам, не просто слушать, а слышать.

— На сегодня вы — очень известный человек, и не только среди молодёжи, их родителей, но и сторонних людей: ваше имя многие годы было, что называется, на виду и на слуху, причём не только в Йыхви и Кохтла-Ярве — во всём вашем за эти годы «рабочем» регионе – от Азери до Ийзаку включительно, а теперь, уйдя в стены школы, популярность исчезнет, вас это не огорчает?

— (Улыбается.) Но мы же не артисты — популярность нам не нужна: работаем ведь не ради популярности… А, вообще-то, говоря о популярности, посмотрим лет через пять: если со мной перестанут здороваться на улице, значит, (улыбается) популярность ушла. Свою известность-популярность вижу в ином: когда мои бывшие подопечные будут помнить обо мне в своей душе, если я помогла им, уберегла от опасностей — сделала что-то доброе в их жизни. Как и в нынешних своих учениках.

— Часто ли встречаетесь со своими бывшими подопечными?

— Часто. Хотя, бывает, что при встречах делаем вид, что не заметили друг друга, ведь ситуации, когда происходило наше знакомство, были разные, в том числе и очень неприглядные, и теперь бывшему подростку, став взрослым, не хочется об этом вспоминать, а мне – своим появлением, вольно-невольно, напоминать ему об этом. Но нередко они сами подходят ко мне, благодарят (улыбается) за науку, что учила их уму-разуму. Когда узнаю, что оступившийся в детстве человек смог встать на правильный жизненный путь – имеет работу, семью… Это радует, ведь это и моё счастье.

— Возраст ваших бывших подопечных?

— От 7 до 18 лет. Но когда, в связи с реформой в полиции, сотрудники по работе с молодёжью стали участковыми, то уже более разновозрастные – тут, как говорится, от мала до велика. Добавился и объём работы, и обязанности, например, работа с семьями, проверка оружия…

 — Женщина и полиция — это что-то не совсем совместимое: убивает ли работа в полиции женское начало в женщине-полицейском?

— Нет, женщина, она всегда остаётся женщиной (в то же время, никаких скидок для работающих в полиции женщин нет – абсолютно никакой разницы с мужчинами: всё, как и обмундирование, одинаковое), хотя и тут всё индивидуально. Это зависит от личных качеств, хотя, конечно, свой некий отпечаток всё же накладывает, создаёт-загоняет в какие-то определённые рамки. Та же полицейская форма: вот и в магазине (улыбается) выбирала-предпочитала наряды с плечиками-карманчиками, что больше мне подходит именно синий цвет (цвет полицейской формы). Да и восприятие мира – иное…

— Возможно, это связано с тем, что объект работы полиции — язвы нашего общества?

— Мне в этом в какой-то мере повезло, ведь я работала в молодёжной полиции, где было много проектной работы: мы должны были обучать детей – заниматься творчеством. Точнее, с развитием технологий, как и многого другого, работа молодёжной полиции стала во многом проектной, профилактической, направленной действительно на созидание, — и это вносило какой-то баланс: белое-чёрное. Хотя, разумеется, и без язв не обходилось – происходили какие-то неприятные моменты, но были и плюсы. В частности, один из проектов — «Воспитываем гражданина», рассчитанный и на ребят из группы риска, проходил в течение нескольких дней в воинской части. Эту группу сопровождал в качестве воспитателя молодежный полицейский. И очень радовало, что эти ребята преображались на глазах — перестраивались на позитив, обретение чего-то полезного для себя: совершая марш-броски по лесу, понимали: это, как раз, то, что им надо было. Впервые увидели, что есть такая альтернатива, куда в созидательных (а не разрушительных) целях можно направить свою энергию и удаль. Есть среди этих ребят и те, кто связал свою жизнь с военным делом.

— Что самое трудное в полицейской работе?

— Любое применение насилия к человеку. И тот человек, который идёт работать в полицию, должен быть психологически готов к этому. Например, задержание подозреваемого в совершении преступлении: его ведь надо физически схватить за руки, надеть наручники — это очень неприятно. Как и вообще просто схватить за руку.

— Всё же, как ни старайся, но и дома невозможно ведь полностью абстрагироваться от рабочих проблем: как семья реагировала на вашу работу в полиции?

— Моему сыну (он сейчас живёт в Таллинне, работает в охранной фирме) она очень не нравилась. Он очень переживал за меня, по его мнению, эта работа очень опасная, вовсе не женская.

— А муж?

— В то время, когда я пошла работать в полицию, у меня мужа не было – мы были в разводе. Но через несколько лет встретила очень хорошего человека, он стал моим мужем, который всегда меня понимал-понимает, поддерживал-поддерживает. Бывший военный моряк, некоторое время работал в полиции, а сейчас – работник скорой помощи. У него три высших образования. Очень интересный человек.

— Особенно в последнее время часто и много говорится об эмоциональном и профессиональном выгорании – вас тоже не миновала чаша сия?

— К счастью, миновала, хотя жизнь была нелёгкой. Но всегда удавалось сохранять свет в душе, любовь к своему делу, любовь к детям. Возможно, помогали мне в этом и хобби. Их у меня всегда было много, так что всегда была проблема: какому из них уделить больше времени. Помимо рисования, в течение многих лет ходила в бассейн, занималась плаванием, водным футболом, пела-пою (это по генам: у нас весь род – поющий), танцевала… Но сейчас на первом месте — сад-огород (исцеляет – даёт силы и энергию)… А школьницей прыгала с парашютом, бегала на лыжах… Получила в школе и водительские права, причём (улыбается) сначала категории «С», а затем – категории «В»: все удивлялись, как такое возможно.

— Итак, с 1 сентября началась новая страница, новая веха вашей жизни, но с каким чувством вы расставались с прошедшей — уходили из полиции?

– (Улыбается.) Печальными: принять это решение было сложно. Я настолько привыкла, вжилась в работу в полиции,  что считала, есть ли жизнь после полиции.

— Интересно, при прощании, торжественных проводах в зале, слеза-то проронилась, или же полицейский Сафронова всё стоически выдержала?

— (Улыбается.) Держалась из последних сил и слёзы накатывались на глаза, но уходили обратно в душу. Всё было очень волнительно, трогательно, как и тёплые слова коллег, в том числе и начальников.

— Сейчас, когда случайно видите на улице проезжающую полицейскую машину, какие эмоции испытываете?

— (Улыбается.) Грусти, светлой грусти. Своего рода ностальгию: ведь всё так ещё свежо – прошло совсем мало времени: всё должно успокоиться, отлежаться в душе и голове – во всём моём существе.

— Не хотелось ли просто остаться на пенсии — нигде больше не работать?

— Нет, ни в коем случае, я даже это не представляю. Не дай бог. Хотя в деньгах я не нуждаюсь (заработала же полицейскую пенсию), да и мне есть чем заняться, но необходим какой-то жизненный интерес, ритм, тонус, общение, нужность людям.

— Невозможно не спросить: и как, по прошествии уже некоторого времени: есть ли жизнь после полиции?

— (Смеётся.) Должна быть.

Антонина Васькина

Фото автора

Подписывайтесь на наш Telegram-канал и следите за новостями Ида-Вирумаа